Санкт-Петербург

www.opeterburge.ru

Всё, что нужно знать о Петербурге

часть 12 глава 1

     Карета едет быстро, воспоминания и впечатления так и мелькают друг за другом. Потом я просто удивлялся, как можно было в такое короткое время столько вспомнить, столько снова пережить и перечувствовать, словно передо мной вертелся с головокружительною быстротою какой-то цилиндр и с него сматывалась лента, на которой было начерчено все мое прошлое. Мне приходилось читать о той необычайной интенсивности психической работы, которая развивается при некоторых исключительных условиях—в ожидании смерти, например. Теперь я мог убедиться в существовании этого явления на личном опыте.

     С каждой секундой стены Петропавловской крепости становились все ближе и ближе, и я с жадностью смотрел в окно кареты, желая запечатлеть в памяти все, что проходило пред моим взором. Теперь, в тяжелую минуту прощания с вольным светом, все мне казалось близким, родным, все обращало на себя внимание.

     Я помню все. Я помню живо и собачонку, которая, подняв хвост, перебиралась с одной стороны улицы на другую, и жирного лавочника в белом фартуке, стоявшего, заложив руки в карманы, на пороге своего «магазина колониальных товаров». Подъезд с медной дощечкой и звонком, белые гардины в окнах второго этажа следующего дома, кухарка с корзиною в руках и несущийся ей навстречу студент в широкополой мягкой шляпе; вывеска мясной лавки и красные туши мяса, городовой на посту, извозчик, погоняющий свою клячу, голуби, жадно расклевывающие овес, просыпанный из торбы — все, все это отпечаталось в сознании так ярко, так живо, как будто я носил в голове фотографический аппарат... Вот мы проехали через Кронверкский проспект, и перед нами показались стены крепости, подъемный мост, перекинутый через канал, и ворота, казавшиеся мне пастью чудовищного зверя. Вот мы уже катимся беззвучно по деревянной настилке этого моста, и я только успеваю бросить прощальный взгляд на Неву, над которой уже начинает сгущаться вечерний туман, как мы уже очутились в крепостных воротах. Я раньше не сидел в крепости, но мне часто приходилось проходить через нее, идя на Васильевский остров (в то время движение через крепость не возбранялось, и через нее можно было ходить и ездить до пробития зори, когда поднимали мосты и запирались ворота), а потому я сразу ориентировался.

18Vhod v Trubeckoj bastion

Рис. 18. Вход в Трубецкой бастион.

     Как я и ожидал, мы поехали сначала прямо по направлению к собору, мимо бульварчика и расположенного за ним белого двухэтажного здания, где помещалась какая-то канцелярия, потом, когда мы выехали на площадь, офицер велел остановиться и, сказав жандармам, чтоб они ехали туда, пошел налево по направлению к зданию комендантского управления у Невских ворот.

     Карета взяла также наискось налево, и мы направились к узкому деревянному забору, идущему от крепостной стены или здания, примыкающего к стене Монетного двора. Этот забор и видневшиеся в нем ворота были мне известны: я знал, что чрез них идет дорога в Трубецкой бастион. Ворота распахнулись перед нами быстро и предупредительно, мы въехали в узкий переулок, проехав по которому несколько десятков шагов, остановились у подъезда, ведущего в тюрьму Трубецкого бастиона. Здесь нам пришлось ждать офицера и ждать довольно долго. Наконец, уже было шесть часов слишком, кажется, около половины седьмого, на крыльце показался присяжный и махнул рукой. Мы вошли. Мой подпоручик был уже тут и ходил взад и вперед по комнате, нервно поводя плечами и избегая смотреть мне в глаза. Прошло еще минут пять, и в узенькую дверь, что была в левом углу, вошел присяжный, остановившийся у притолки, и краснощекий седой старик в тужурке с капитанскими погонами, это был капитан Домашнев, заведывавший жандармами. Обращаясь ко мне, он сказал:

      «Ну, иди!».

     Я просто остолбенел и не тронулся с места. В первый раз я услышал обращение на «ты», и кровь ударила мне в голову. Трудно передать, что я перечувствовал в течение нескольких следующих секунд. Я знал, конечно, что со мной не будут обращаться, как с принцем крови; я, казалось, был готов ко всем страданиям, лишениям и унижениям; я говорил, что такого рода нравственные надругательства, как бритье головы, кандалы, обращение на «ты», не могут иметь в моих глазах характера личного оскорбления. Это общеобязательная, прилагаемая ко всем каторжанам норма, это одно из средств, которыми существующий государственный строй борется со своими врагами. Человек, который меня заковывает, или говорит мне «ты», не желает меня оскорбить, а только исполняет то, что от него требуется по службе, и моя вражда должна быть направлена не на это лицо, — может быть, даже испытывающее душевную боль при исполнении таких требований, — а на государственный строй, на тех, наконец, лиц, которые служат опорой этого строя, а не на мелкую сошку, представляющую из себя лишь слепое орудие начальственных велений, орудие, которое будет служить всякому государственному строю, будет слушаться какого угодно начальства, только бы ему 20­го числа полностью уплачивали следуемое жалованье. Затем, я так презираю этих людей, что стою выше их оскорблений, признать себя оскорбленным—значит поставить себя на одну доску с ними, признать их равными себе.

     И много, много рассуждал я в этом роде, но увы! не первый раз оказалось, что броня философии не в силах защитить от комариного укуса. Ум может говорить, что ему угодно, но всякая логика бессильна, когда чувство в разладе с умом. Моей первою мыслью было обругать этого капитана, броситься на него и показать, что я не позволю обращаться с собою таким образом— но что будет дальше? была вторая мысль. Меня изобьют, свяжут, посадят в карцер, т. е., я добьюсь только новых и горших оскорблений».

    Таков был первый момент в жизни заключенного. Обращение на ты очень часто принимало другую редакцию, а именно (*185 прим.):

    «Так как ты лишен всех прав, — отчеканивая каждое слово, говорит смотритель, — то буду говорить на «ты». Если будешь хорошо вести себя, то здесь получишь все: книги, работу, беседу со священником (!). Вот инструкция, можешь ее прочесть». «Не все, конечно, одинаково относились к таким заявлениям, надеясь избежать или по возможности избегать разговоров с ним. Но некоторые заявляли смотрителю сейчас же, что и они будут отвечать ему в той же форме, что, разумеется, влекло за собой не только неприятности, но и самые мелочные придирки и преследования».

   Предыдущая страница                          Следующая страница