«Комнаты в тюремном здании были обыкновенные, окна большие и четыреугольные, не так, как нарисовано на известной картине Флавицкого «Смерть княжны Таракановой», где окна представлены вверху овальными. Здание было одноэтажное и, следовательно, также ошибочно показано двухэтажным у Мельникова в его исследовании о княжне Таракановой. Окна имели, разумеется, снаружи железные решетки и были закрашены известью. Замки у дверей были обыкновенные, и потому не было слышно никогда того шума, который происходил в крепости от отодвигания и задвигания запоров, а как притом в коридорах были постланы толстые маты, то не было даже слышно шагов часовых. В дверях было маленькое отверстие со стеклом, чрез которое можно было наблюдать все, что делает арестант в комнате. Отверстие это закрывалось снаружи клеенкой, которая при поднималась, когда надобно было часовому или коменданту заглянуть в комнату. Все печи топились и закрывались из коридора».
Порядок в равелине был следующий: «время для вставания не определялось. Каждый вставал, когда хотел, но за этим наблюдали. Лишь только арестант встанет, не пройдет и десяти минут, как является комендант с большим числом сторожей. Пока один подает умываться, другие убирают комнату и приносят чай, если кому он полагается. Горячую воду, впрочем, приносят в чайнике, а самовара не подают. В это время комендант спрашивает о здоровье и ведет иногда и посторонний разговор, но только или об очень отвлеченных предметах, или об очень давней старине. О настоящем же времени, даже о погоде, ничего не скажет. Раз палили из пушек, я спросил о причине пальбы. «Вы ошиблись, это был, верно, гром», отвечал он мне, хотя инвалид и сказал мне после, что действительно была пальба, по случаю коронации. Обед, вечерний чай и ужин подавали, когда спросим, только последний не позже 9 часов. Ночью горел всегда ночник. Книги давали духовного содержания, только впоследствии, по ходатайству Левашева, мне давали книги из моей библиотеки. По предписанию доктора водили гулять в садик в сопровождении инвалида. В садике было одно хилое деревцо и несколько кусточков. Разумеется, кроме стен и неба ничего не было видно, и, только отойдя во внешний угол и ставши на рундук, прикрывающий сток воды, мы могли видеть архангела с трубою на шпице Петропавловской крепости, как бы символ того, что только в общее воскресенье мертвых может надеяться возвратиться к жизни тот, кто раз попал в эту живую могилу».
Мебель составляли кровать, стол и стул. Компаньонами заточенного были маленькие красные муравьи, черные тараканы, сверчки, мокрицы и мыши, и наблюдение над всеми этими животными составляло одно из обычных развлечений узников. Впрочем, вскоре нашлось и другое развлечение: это разговор с соседями сквозь стену. Разумеется, голоса через толстую каменную стену не могло быть слышно, но если ударишь в стену чем-нибудь, хотя бы гвоздем, карандашей и т. п., то звук легко передавался, и это подавало мысль составить условную азбуку вроде употребляемых для сигналов, телеграфов и пр. Трудно было только сначала понять основание азбуки или систему; но раз, что сосед догадался, в чем дело, то разумение остального развивалось уже очень быстро. Чтобы избежать большого числа ударов, производились различные сочетания. Иное, например, значило два раздельные удара, иное — сплошное. Один удар означал букву А, два сплошные У и пр. Впрочем, системы были разнообразные, более или менее удобные, но так как было много свободного времени, то они достигали своей цели, служа средством сообщения не только с соседями, но через них с самыми отдаленными номерами и вместе с тем доставляли занятие и развлечение».
Нельзя сказать, чтоб не было и других средств сообщения, особенно у тех, которые могли щедро платить чрез родных. Говорят же, что в России деньги все портят, но отчасти могут и исправлять многое. Выше сказано было, что фельдфебель инвалидной роты носил бумаги в городскую думу. Он решился воспользоваться этим случаем, чтобы предложить арестантам и родным их служить посредником для сношения за известную плату. Между тем, относительно инвалидов, служивших сторожами при арестантах, он выказывал себя чрезвычайно строгим. Он не только не позволял им входить без себя в комнаты арестованных, но не позволял им даже ни минуты оставаться и при нем, коль скоро они, например, подали обед или чай, и даже кричал на них, если ему покажется, что кто-нибудь засмотрится на арестанта, так что иногда, когда это им удавалось, они из-за спины его знаком показывали, что и хотели бы остаться и что-нибудь сказать, но что страшно его боятся. И вот раз вечером он вошел ко мне, как будто для того, чтобы поправить постель к ночи, и я видел, что он что-то положил под тюфяк в том углу кровати, который не был виден часовому. Я нашел под тюфяком письмо от сестры одного из моих товарищей, кн. Волконской, которая писала мне, что я могу вполне положиться на фельдфебеля, что он служит и другим моим товарищам и чтоб я уведомил о доставлении ее письма. С тех пор я вел переписку со многими в городе».
Таковы воспоминания Завалишина. Они безусловно интересны тем, что дают общую цельную картину Алексеевского равелина, и эту картину будет любопытно сравнить с картиною, нарисованною народовольцами. Недостаток этих воспоминаний заключается в том, что они слишком рассудочны, слишком продуманы. Они написаны не под непосредственными воспоминаниями, а именно для того, чтобы представить общую картину.
| Предыдущая страница | Следующая страница |