Санкт-Петербург

www.opeterburge.ru

Всё, что нужно знать о Петербурге

Часть 9 глава 9

     Если же на основании вышеприведенных воспоминаний о Петропавловской крепости времен декабристов сделать общие выводы, то они покажутся чуть ли не идиллией сравнительно с тем, что должны были пережить народовольцы и о чем речь пойдет ниже. Видно было, что арест декабристов и причастных лиц, в общем человек до 500, застал администрацию крепости врасплох.

     У нее было всего-навсего 18 нумеров в Алексеевской равелине, приготовленных к одиночному заключению. Но, конечно, в эти 18 нумеров нельзя было посадить всех, и стали пользоваться любым помещением, куда можно было бы запереть человека. Старые казармы и казематы спешно переграждались перегородками, устраивались маленькие камеры, приспосабливались другие помещения, и все это делалось без системы, без какого-либо выработанного плана, а так, руководясь российским авось, небось, да как-нибудь…

     То же самое можно сказать и относительно режима — и здесь не было чего-либо определенного, может быть и давались строгие инструкции, но, в действительности, режим был совершенно не крепостной, совсем не тюремный, и декабристы пользовались относительно большими удобствами. Конечно, на них,  изнеженных, избалованных жизнью богатых дворян, с массою прислуги, в обширных, удобных помещениях — казематы Петропавловской крепости должны были производить тяжелое, удручающее впечатление, декабристы могли себя чувствовать глубоко несчастными, но все-таки необходимо подчеркнуть, что такие чувствования должны считаться слишком субъективными.

     После декабристов, т.е. после 1826 года, Петропавловская крепость снова опустела, хотя, конечно, жильцы в ней не переводились, достаточно вспомнить хотя бы Батенкова, проведшего в Алексеевском равелине целые двадцать лет. Но 23 апреля 1849 года с 10 1/4 часа вечера началось отправление петрашевцев из IIIотделения в крепость, и окончилось оно в 2 ч. пополуночи (*152 прим.) — крепость снова переполнилась теми, про которых назначенная правительственная комиссия не могла выставить никакого другого более серьезного обвинения, как в «заговоре идей», но, несмотря на это, приговоренных к смертной казни через расстрел, смягченной в каторжные работы и ссылку в Сибирь.

     Как же содержались петрашевцы в Петропавловской твердыне? Приведем опять-таки дословные выписки из воспоминаний одного из петрашевцев Д. Д. Ахшарумова. В своих воспоминаниях он дает ряд рельефных картин (*153 прим.).

     «После продолжительной езды через Васильевский остров, Тучков мост и Петербургскую сторону карета въехала в крепость и остановилась. Было совершенно темно. В сопровождении двух человек я переходил какой-то мостик и за ним темные своды, потом введен был в коридор полуосвещенный; в коридоре передо мною отворилась толстая дверь в боковую темную комнату, мне предложили в нее войти: темнота, спертый воздух, неизвестность, куда я вошел, произвели на меня потрясающее впечатление; я потребовал свечу. Желание мое было исполнено сейчас же, и я увидел себя в маленькой, узкой комнате без мебели, — у стены стояла кровать, накрытая одеялом серого солдатского сукна, табуретка и ящик. Затем мне предложено было раздеться совершенно и надеть длинную рубашку из грубого подкладочного холста и из такого же холста сшитые, высокие, выше колен, чулки. Мне указали на туфли и на халат из серого сукна.

Платье мое и все вещи, бывшие на мне, были у меня взяты. По просьбе моей оставлена была у меня только моя холодная шинель. Затем зажжена была на окне какая-то светильня, висящая с края глиняного блюдечка, свеча унесена, дверь захлопнулась на ключ, и я остался один в полумраке... Я осматривал в потемках жилище мое, и виденное мною поражало меня своей мрачной пустотой... Воздух душен и холоден, на мне шинель и серый дырявый халат, подо мной что-то жесткое, неровное, и подушка нечистая, туго набитая соломой. Ночь, полумрак, тишина, но они не располагают к отдыху; измученный тяжелыми впечатлениями того дня, я лежу, не двигаясь — меня страшно клонит ко сну, и я засыпаю, но вскоре просыпаюсь от большой чувствительности в щеке и в виске, прижатых жесткою, бугристою подушкою; переворачиваюсь на другой бок, и та же самая боль на другой стороне головы по истечении короткого времени пробуждает меня снова; я ложусь на спину и опять скоро просыпаюсь от боли в затылке: — так мучась, по временам сползая на край кровати, я беспрестанно засыпал крепким сном и опять просыпался, чтобы переменить положение; не раз подкладывал я руки то под голову, то под щеку, — так провел я ночь без отдыха, в тревожном сне, с болью головы и лица.

   Предыдущая страница                          Следующая страница